Читать книгу "Becoming. Моя история  - Мишель Обама"

Сегодня я прочитала эти строки и поняла, что именно пыталась сказать себе, – это могла бы сказать мне прямо любая здравомыслящая женщина. На самом деле все было просто: во-первых, я терпеть не могла свою должность юриста. Я не подходила для этой работы. Я не чувствовала ничего, кроме опустошения, когда разбирала документы, несмотря на то что была в этом хороша. Это грустно признавать, учитывая, как тяжело я работала и какой на мне оставался долг по студенческому кредиту. Ослепленная своим стремлением преуспеть и делать все идеально, я пропустила знаки судьбы и свернула не туда.

Во-вторых, я была сильно и восхитительно влюблена в парня, чей интеллект и амбиции могли поглотить мои. Я уже видела, как эта опасность подбирается все ближе, подобно бурлящей волне с мощным подводным течением. Я не собиралась уходить с ее дороги – я была слишком предана Бараку к тому времени, слишком влюблена, – но хотела прочно стоять на ногах.

Это означало найти новую профессию. Больше всего меня потрясло то, что я не могла придумать, чем хочу заниматься. Почему-то за все годы учебы не удалось понять, что мне нравится и как это может сочетаться с работой, которую я нахожу значимой. В молодости я никак не исследовала ни себя, ни окружающий мир. Зрелость Барака нарабатывалась частично и в то время, когда он был загружен делами в должности общественного организатора, и даже тогда, когда, как он сам считает, провел бестолковый год, трудясь исследователем в одной из бизнес-консалтинговых фирм Манхэттена сразу после колледжа. Он что-то пробовал, знакомился с разными людьми, узнавал собственные приоритеты. Я же, между тем, так боялась запутаться, так стремилась к респектабельности и стабильной оплате счетов, что стала юристом, ни разу по-настоящему не задумавшись об этой профессии.

За один год я обрела Барака и потеряла Сюзанну, и взрывная волна этих двух событий сбила меня с ног. Внезапная смерть Сюзанны пробудила мысль, что в моей жизни не хватает радости и смысла. Я не могла продолжать жить в своем слепом самодовольстве. Я одновременно благодарила и винила Барака за свою растерянность. «Какова вероятность того, что, не будь в моей жизни мужчины, который постоянно спрашивает меня о том, что мною движет и что причиняет мне боль, – писала я в своем дневнике, – я бы стала делать это сама?»

Я размышляла о том, чем могла бы заниматься, какими навыками могла бы овладеть. Может быть, я могла бы стать учителем? Администратором колледжа? Может быть, мне стоило запустить программу для занятий с детьми после школы, профессиональную версию того, чем я занималась в Принстоне для Черни? Мне хотелось работать на фонд или некоммерческую организацию. Помогать неимущим детям. Я спрашивала себя, могу ли найти работу, которая занимала бы меня и при этом оставляла время для волонтерства, занятий искусством или воспитания детей. По сути, я хотела жить.

Хотела чувствовать себя цельной. Я составила список вопросов, которые меня интересовали: образование, подростковая беременность, самооценка черных. Я знала: более социально ориентированная работа неизбежно повлечет за собой сокращение зарплаты. Поэтому мой следующий список оказался более отрезвляющим: список статей моих расходов после того, как я откажусь от излишеств, которые могла позволить себе на зарплату в «Сидли», типа подписки на вино и абонемента в спортзал. В перечне остались 600 долларов на ежемесячный платеж по студенческому кредиту, 407 долларов за машину, деньги на еду, бензин и страховку, плюс примерно 500 долларов в месяц на аренду, если я когда-нибудь все-таки съеду из родительского дома.

Ничего невозможного, но все равно непросто. Я стала расспрашивать людей о карьере в сфере правового регулирования индустрии развлечений, решив, что там интереснее и при этом не так мало платят. Но в глубине души я чувствовала, как медленно растет моя уверенность в том, что я не создана для юридической практики. Однажды я прочитала статью в «Нью-Йорк таймс», в которой описывалось, что среди американских юристов, в особенности среди женщин, процветают усталость, стресс и депрессия. «Как печально», – написала я в дневнике.

Бо́льшую часть августа я провела в арендованной комнате для переговоров отеля в Вашингтоне, куда меня послали помочь подготовить дело. «Сидли и Остин» представляла интересы химического конгломерата «Юнион карбид» в антимонопольном процессе, связанном с продажей одного из бизнес-холдингов. Я провела в Вашингтоне около трех недель, но почти не видела города, ведь моя жизнь состояла из того, чтобы сидеть в комнате с несколькими коллегами из «Сидли», открывать коробки с папками, которые нам отправляли из штаб-квартиры компании, и просматривать тысячи страниц.

Наверное, я не выгляжу одной из тех, кто находит утешение в хитросплетениях торговли уретановым полиэфирполиолом, но я нашла. Это была все та же юриспруденция, но специфика работы и смена обстановки отвлекли меня от более серьезных вопросов, не дающих покоя в остальное время.

В конечном счете, дело урегулировали вне суда, это означало, что бо́льшая часть моей работы проделана зря. Утомительный, но ожидаемый для юриспруденции компромисс. Нам нередко приходилось готовиться к суду, которому не суждено было состояться. В тот вечер по пути домой в Чикаго меня охватил тяжелый страх. Я знала, что вот-вот окунусь в повседневную рутину и туман своих сомнений.

Мама встретила меня в аэропорту О’Хара. Какое облегчение просто ее увидеть. Ей уже было чуть за пятьдесят, и она работала помощником управляющего в банке в центре города. Коллектив, по ее словам, состоял в основном из мужчин, которые попали в этот бизнес только потому, что их отцы трудились банкирами. Моя мать была сильной. Она с трудом выдерживала дураков. Коротко стриглась и носила практичную, непритязательную одежду. Все в маме излучало уверенность и спокойствие. Она никогда не вмешивалась в нашу с Крейгом личную жизнь. Мамина любовь выражалась в надежности. Мама просто появлялась, когда прилетал самолет, отвозила домой и предлагала поесть. Ее спокойный нрав был для меня убежищем, местом, где я могла укрыться от невзгод.

Как только мы выехали в город, я тяжело вздохнула.

– Ты в порядке? – спросила мама.

Я посмотрела на нее в полумраке машины.

– Не знаю, – начала я. – Просто…

И вывалила на нее все свои чувства. Рассказала, что мне не нравится моя работа и даже выбор профессии и что на самом деле я глубоко несчастна. Рассказала о своем беспокойстве, о том, как отчаянно хочу что-то изменить, но боюсь, что стану мало зарабатывать. Мои эмоции были на пределе. Я снова вздохнула.

– Я просто не чувствую удовлетворения, – пожаловалась я.

Теперь я понимаю, как тяжело это было услышать моей маме, которая к тому времени уже девять лет работала преимущественно для того, чтобы оплатить мое образование в колледже, после многих лет труда домохозяйкой: шить мне школьную одежду, готовить мне еду и стирать вещи моего отца, который ради нашей семьи по восемь часов в день наблюдал за датчиками на котлах водоочистительной станции. Моя мама, которая только что приехала за мной в аэропорт, которая позволила мне бесплатно жить в ее доме и которая должна была встать на рассвете на следующее утро, чтобы помочь моему отцу-инвалиду собраться на работу, вряд ли была готова сочувствовать моей тоске по удовлетворенности жизнью.